Развитие экономики Адыгеи сопровождалось изменениями в социально-классовых отношениях среди русского и адыгейского населения. Еще с 70-х годов XIX века в Адыгее началось формирование промышленной буржуазии в городе и в деревне. По официальным данным в 1876 году в городе Майкопе она составила около 35 человек, а в начале XX века это число возросло до 70 человек.

Промышленная буржуазия начала формироваться и в сельских районах области. В 1876 году в Майкопском отделе их насчитывалось почти 300 человек, а в начале XX века - уже более 490 человек. Число формирующейся промышленной буржуазии из адыгейского населения в 1880 году составило около 30 человек, в т. ч. в Уляпе - 4, Джамбичи - 3, Бжедугхабле - 2, Блечепсине - 2, Хатукае - 2 и т.д.^[208]

Многим из владельцев промышленных заведений (особенно в сельских районах) не удавалось выжить в конкурентной борьбе и развивать свои предприятия. Но тем не менее, и в Адыгее наблюдался процесс формирования городской и сельской промышленной буржуазии. В конце XIX века отдельные капиталисты Майкопа уже поддерживали контакты с отделениями различных товариществ и союзов, акционерных, страховых и других учреждений крупных отечественных и иностранных концессионеров, которые функционировали в Екатеринодаре, Армавире, Майкопе и других городах Кубанской области.

Качественно новым явлением в общественно-политической жизни Адыгеи стало формирование рабочего класса. По официальным данным, в Майкопском уезде, например, число рабочих в 1876 году составляло более 570 человек (в т.ч. Майкопе - 275). В 1893 году число рабочего класса в уезде возросло до 2971 человек (в т. ч. в Майкопе - до 800)^[209].

Конечно же, удельный вес кадровой части рабочего класса в пореформенной Адыгее был крайне низок, очень слаба была степень концентрации рабочих на предприятиях, но тем не менее, он постепенно происходил. К концу XIX века это отчетливо проявилось на табачных фабриках Майкопа (92 рабочих), винокуренных (130 рабочих) маслобойных (253 рабочих), мельницах (478 рабочих) Майкопского отдела^[210].

В пореформенное время одним из основных источников формирования и пополнения рядов рабочих Адыгеи, как и всей Кубани, были главным образом местные русские и иногородние, внутри которых довольно интенсивно происходил процесс классовой дифференциации: русское, преимущественно крестьянское, население, которое прибывало в область из центральных областей России в поисках лучшей жизни, а также незначительная степень рядового казачества и адыгейской бедноты. Вливаясь в состав рабочего класса, некоторая часть иногороднего крестьянства окончательно порывала связи с землей, однако большинство его и после приобщения к промышленности продолжало поддерживать связи с землей, образуя прослойку "рабочих с наделом"^[211].

Подобное положение еще больше усугубилось тем, что большая часть промышленности, особенно мелкой, была сосредоточена в сельской местности. Кроме всего прочего такое территориальное размещение рабочих имело как положительное, так и отрицательное значение. С одной стороны, оно затрудняло объединение рабочих и осложняло политическое просвещение их; с другой же стороны, приближало рабочих к станицам, селам и аулам, что способствовало единению рабочих и крестьян, политическому просвещению последних.

Классовая дифференциация сильно затронула и сельских жителей. Буржуазные реформы 60-70-х годов XIX века на Северо-Западном Кавказе, ставшие продолжением реформы 1861 года в России, явились по своей сути массовым насилием над русским и адыгейским крестьянством "в интересах рождающегося капитализма в земледелии", "помещичьей "чисткой земель" для капитализма. В ходе земельных преобразований еще больше урезались земельные участки крестьян. В собственность казачьего войска, казны, военно-чиновничьей администрации и адыгейской феодально-родовой знати перешло около 70 проц. лучших земель области. Наибольшие участки получили командующий войсками Кубанской области, генерал-адъютант граф Евдокимов (10.6 тыс. дес), главнокомандующий Кавказской армии генерал-адъютант Карцов (7.2 тыс.), начальник Кубанской области граф Сумароков-Эльстон (1.1 тыс.), генерал-майор П. Могукоров (1.9 тыс.), князь Ахеджаков (1.1 тыс.), князь К. Болотоков (1.1 тыс.) и т. д. На протяжении всего пореформенного сорокалетия происходил процесс классовой дифференциации в русской деревне и адыгейском ауле, процесс, приводивший к увеличению земельных латифундий помещиков и кулаков, с одной стороны, и сокращению земельных участков русских и адыгейских трудящихся масс, с другой стороны. Дифференциация эта происходила на основе развития купли-продажи, аренды и сдачи земли в аренду при растущем участии банковских и кредитных учреждений. В результате, земельные участки крестьян значительно сократились. Если в ходе реформ они получили по 4-5.5 дес. земли, то к концу XIX века их наделы сократились до 1.2-1.6 дес. Следовательно, крестьяне потеряли, а помещики и кулаки приобрели еще по 2.8-3.6 дес. земли.

Так происходил процесс разложения русского и горского крестьянства и образования двух противоположенных полюсов деревни - пролетариата и буржуазии. С одной стороны, формировался сельский пролетариат, составлявший почти половину русского и горского на селения, а с другой стороны, появилось кулачество, которое вместе с обуржуазивающимися помещиками составляло около 15 проц. всего населения. В этой обстановке среднее крестьянство количественно уменьшалось, выделяя из своей среды сельский пролетариат и сельскую буржуазию.

Из разоряющегося крестьянства выделялись батраки и отходники, которые жили за счет продажи своей рабочей силы. Заработками на стороне занимались главным образом безземельные и однолошадные хозяйства. Безлошадный крестьянин, писал В. И. Ленин, это - "такой, который стал уже совсем неимущим. Это - пролетарий. Живет он... ни землей, ни хозяйством, а работой по найму"^[212].

Однако сохранялись сильные позиции феодально-крепостнических отношений, основывавшихся на наличии феодального землевладения, общинных, порою и патриархальных укладов в быту крестьян.

Используя свою экономическую и правовую мощь, господствующий класс Адыгеи при поддержке царского правительства нещадно эксплуатировал широкие массы трудящихся города и деревни. Пользуясь отсутствием фабричного законодательства, хозяева промышленных предприятий Майкопа заставляли рабочих трудиться "от зари до зари", устанавливая им заработную плату по своему усмотрению, выплачивая ее произвольно, деньгами или же непригодными к употреблению продуктами; всячески придумывая разного рода штрафы, чтобы свести на нет причитавшуюся рабочему заработанную плату. В результате этого мало кому из рабочих удавалось заработать столько денег, сколько хватило бы на содержание семьи до очередной получки. Тяжелое материальное положение рабочих Майкопа усугублялось невыносимыми жилищными условиями, отсутствием культурно-просветительных благ, должного медицинского обслуживания, что вынуждены были признавать даже представители царской администрации.

Еще более тягостными были условия труда и жизни кустарей, ремесленников и сезонных рабочих. В статье "Майкоп", опубликованной 28 ноября 1900 года в газете "Казбек", говорилось, что этот город, как и другие города Северного Кавказа, "изобилует бедняками, и наступившая зима обещает быть крайне тяжелой для них". Неурожаи в 1890 году привели к резкому ухудшению условий значительной части рабочих, питающихся за счет летних заработков. Положение их усугублялось еще и тем, что заработки на уборке хлебов понизились как никогда и дошли до 1/5 части от снопа"^[213].

Особенно донимали рабочих безудержный произвол и унижение со стороны предпринимателей и приказчиков, слепо выполнявших волю хозяев. В статье станичного учителя С. Полюшкина из Майкопского отдела "К вопросу о социальной роли табачных плантаций" от 15 января 1900 года рассказывалось о невыносимых условиях жизни рабочих табачной плантации грека А., у которого круглый год работали до 150 человек различных национальностей. "Что есть на свете низкого, грязного, унижающего человеческую личность до одинакового уровня с животными, то можно увидеть и услышать на плантации",- писал автор. Прежде всего его поражало нечеловеческое обращение приказчика с рабочими. Он любил часто покрикивать им, говоря "Эй, вы, черти! Скорей работать. Эй, вы, черти! Скорей подавай воду" и т.д.^[214] Как правило, при приеме рабочего на работу предприниматели не указывали число рабочих часов в продолжение суток. "Все зависело от плантатора"^[215].

Летом рабочий день начинался в 3 часа ночи и кончался в 21-22 часа вечера. Праздничные и воскресные дни также "проходили в работе". Фактически рабочему не оставалось времени для отдыха, потому что "плантаторам много нужно... положить в свой карман". Из-за нехватки помещений вязка табака в тюки происходила в наемных "тесных, низких хатах, в которых воздух был насыщен "табачной вонью, пылью, без вентиляции". Это и порождало "бессонницу, потерю аппетита, бледность лица, расстройство дыхательных органов, воспаление глаз". Рабочие трудились "днем и ночью с небольшими промежутками для еды и сна". Для них пища состояла из нагретой воды с лебедой, крупинок пшена и хлеба"^[216].

Пользуясь тяжелым положением рабочих, плантатор обдирал их при выдаче денег взаймы: дает 5 рублей, а расписку берет на 7 рублей; или же - 20 рублей, а расписку на 24 рубля; занимает молодоженам 60 рублей на свадьбу, а договор оформляет на 80 рублей с условием, что те "должны поступить к нему на работу сроком от 6.5 до 7 месяцев. В связи с этим рабочие неоднократно обращались к плантатору с просьбой облегчить их положение, но он каждый раз отказывал им, мотивируя тем, что "без предписания высшего начальства" он "не имеет права на это"^[217].

Не лучше жилось и сельскому населению. С развитием капитализма углублялось безземелье и малоземелье, увеличивалось число разоряющихся крестьян, пополняющих армию сельской бедноты. Росло число безскотных, безлошадных и безовечьих хозяйств. В 80-х годах XIX века, например, в Адамие, при наличии 142 дворов с населением 636 человек, имелось только 215 лошадей, 1142 коровы и гулевого скота и 50 овец; Мамхеге - 220 дворов с населением 1216 человек - 326 лошадей, 279 коров и гулевого скота и 350 овец; Эдепсукае 1 - 59 дворов с населением 343 человека - 32 лошади, 151 вол, 317 коров и гулевого скота, 435 овец; Шенджие - 178 дворов с населением 1205 человек- 81 лошадь, 714 коров и гулевого скота и 342 овцы и т. д.^[218] Если принять во внимание то, что большая часть поголовья животных принадлежала аульским богачам, легко убедиться, что около половины дворов в аулах оставались безлошадными или же имели по одной лошади.

В еще большем экономическом и политическом бесправии находились иногородние русские крестьяне, составлявшие около 50 проц. всего населения Адыгеи. Они не имели собственной земли, были лишены права участия в работе сельских сходов. В то же время иногородние крестьяне выполняли все повинности и платили налоги наравне с коренными жителями станиц и аулов. От произвола богачей больше всего страдали иногородние крестьяне, проживавшие в юртах Ассоколая, Понежукая, Бжедугхабля, Хатажукая и Кошехабля^[219].

Чтобы не умереть с голоду и не погубить свой скот, все некоренные жители области были вынуждены арендовать землю на любых самых кабальных условиях. Уплатив положенную сумму денег, они кое-как заводили хозяйства, строили жилища и кустарные заведения. Однако помещики и кулаки бесцеремонно нарушали условия договоров и изгоняли иногородних крестьян с их земель. Не имея собственных земель, они вынуждены были пасти свой скот на станичных и аульских пастбищах за непомерно высокую плату. Так, в мае 1494 года богачи Бжегокайского общества навязали сельскому сходу решение, по которому с иногородних крестьян взыскивалось за пользование пастбищем "за каждую голову рогатого скота по одному рублю, за лошадь - по два рубля^[220]. В таком положении находились иногородние и в других станицах, селах и аулах.

Тяжелым бременем на плечах трудящихся масс Адыгеи, как и всей Кубани, лежали налоги и повинности, которые увеличивались из года в год. После завершения Кавказской войны в 1864 году царизм решил освободить горцев от "всяких денежных повинностей и податей" до 1 января 1866 года, чтобы дать им возможность стать на ноги "после разорительной... войны". Однако нарушая это решение, кавказская администрация обложила кубанских горцев денежной податью в размере по 3 рубля с каждого двора. В результате, от горцев в 1866 году поступило 20.3 тыс. рублей, в 1868 году - 34.2 тыс. рублей. Вместе с тем росли другие сборы. В 1867 году, например, они составили более 23 тысяч рублей. Кроме того, горские трудящиеся выполняли множество натуральных повинностей^[221].

В 80-е годы XIX века эта система обложения горцев была заменена новым положением, по которому различные слои русского и горского населения Кубанской области облагались поземельным, подымным, подушным и воинским налогами, более тяжелыми, чем те, которыми облагались они раньше, т. е. на одно хозяйство за год приходилось около 8-9 рублей. К тому же надо иметь в виду, что помимо денежных податей русские и горские крестьяне выполняли множество различных патриархальных повинностей. При скудности доходов от своих хозяйств русские и горские крестьяне не могли своевременно, тем более полностью, расплачиваться со сборщиками, в результате чего за ними накапливались большие долги, которые переходили из года в год, увеличивая недоимки, числившиеся за ними. Чтобы предоставить размеры недоимок, достаточно отметить, что они только по воинской повинности среди горских обществ Майкопского отдела в 1897 году составили 2.7 тыс. рублей, а в 1899 году - более 5.5 тыс. рублей. Недоимки среди иногороднего русского крестьянства Адыгеи в 1898 году составили около 20 тыс. рублей.

Ухудшению положения трудящихся масс способствовали злоупотребления станичных атаманов, сельских и аульских старшин, которые часто взыскивали штрафы с крестьян и присваивали их себе. Архивные материалы полны сообщениями о фактах присвоения казенных денег должностными лицами, о процветании взяточничества и вымогательства среди них, об использовании ими своей служебной работы для личного обогащения.

На недостатки колониального управления указывали многие прогрессивно настроенные представители интеллигенции. В статье "Правда о кавказских горцах", опубликованной 13 июня 1900 года, Ф. Шошин к такого рода недостаткам относил прежде всего "лишение сельских обществ выборного права старшин" и назначение таковых администрацией из лиц, "не пользующихся уважением народа". К серьезным недостаткам, открывшим дорогу "широкому административному произволу", автор относил практику произвольной высылки в Сибирь лиц, "обвиняемых или подозреваемых в противозаконных действиях", наложение денежных штрафов на горцев "за малейшее, даже мнимое, проявление неподчинения" и т.д.^[222]

Итак, изменения в социально-экономических отношениях города и деревни, происходившие на протяжении всего пореформенного развития, привели в 90-х годах XIX века к образованию в Адыгее двух противоположных классов-сословий - городской и сельской буржуазии, городского и сельского пролетариата. Несмотря на незначительный удельный вес в обществе, буржуазия сосредоточила в своих руках большую часть экономического богатства области, а большинство русского и горского трудового крестьянства нищало.

Используя свои экономические и политические привилегии, торгово-промышленная буржуазия и помещичье-кулацкая верхушка ужесточала эксплуатацию рабочих, русских и горских трудовых крестьян, активно сочетая капиталистические и феодально-крепостнические методы, что обостряло классово-сословные противоречия в обществе. На рубеже XIX и XX веков предельно обострились эти противоречия, чреватые революционным взрывом.